Я стоял на улице у выхода из метро один, потому что, как обычно, пришел первый, хотя и опоздал несколько. Закатное солнце наполняло красным цветом воздух, прохожие удивленно щурились, пряча глаза от этого великолепия, я ждал. Хотелось курить, но было еще слишком рано, почему-то казалось, что выкурить сигарету сейчас, до вечеринки – все равно, что курить в постели, только проснувшись. Потом, потом, впереди еще чертова прорва времени, а сейчас можно просто подышать воздухом, несущим запах нагретого асфальта, порадоваться прекрасному вечеру и тому, что в этот вечер я не остался дома, что предстоит настоящее веселье. Приглашены были многие; кто-то придет, кто-то – нет, но это, в конце концов, не имеет теперь никакого значения, потому что, даже если совсем никто не придет, я и один прекрасно проведу эту ночь. Какая-то энергия кипела во мне, закат, вопреки обыкновению, представлялся не завершением дня, а, наоборот, началом, рождением, призывом к чему-то, и свет его был светом страстной радости. Внезапно я понял, что губы мои что-то шепчут, делают это сами по себе, без моего ведома, и даже не шепчут, а просто двигаются, рисуя в воздухе слова «ты не права». О нет, только не сейчас, «к черту» – рисуют мои губы уже с полного моего согласия, я просто не хочу об этом думать, особенно сейчас, тем более, что знаю, что она права. Я намерен весело провести ночь, забыться в бездумной игре – с ней ли, без нее ли, - почувствовать себя частью общей бури, сыграть с самим собой в рулетку, «была – не была».

А вот и Филл, дружище, вытащил нас всех сегодня, идет своей неспешной походкой джентльмена, который забыл дома трость, в солнечных очках, с бородкой – крутой парень, я гляжу! Приветствия, давно ждешь, а потом:

- Объясни мне, в конце концов, что там творится? Мы вчера абсолютно четко с ними договаривались, какие могут быть сомнения?

- Филл, мне сегодня утром звонила Маринка, чуть не плакала в телефонную трубку, муж никуда не хочет идти, и я думаю, они никуда и не пойдут. В конце концов, я, кажется, всех убедил, встречаемся до десяти минут восьмого здесь, после – в клубе.

Имя Филл произносится с особым ударением на последней букве, что лишний раз подчеркивает уникальность моего собеседника. Он большой интеллектуал, этот Филл, я часто читаю книги, которые он мне рекомендует, потому что он единственный может порекомендовать мне именно то, что следует; к сожалению, и поговорить об этих книгах мне обычно удается только с ним, и вот тут-то я понимаю, какая пропасть может разделять людей, стоящих рядом друг с другом. Конечно, он сильно изменился за последний год, но ведь и я изменился, а в результате – лишь небольшое сокращение дистанции, дружеское сближение глав воюющих государств. Я смотрю на часы.

Если придет Марина, она обязательно спросит меня: «Женя, а кто эта девушка?». Марина любопытна, как кошка, и так же вкрадчива, и очень любит изображать из себя большую сплетницу, хотя, по сути, таковой не является. Надо будет ответить ей что-нибудь эффектное, только не здесь, не на улице, а здесь можно просто слегка ее мистифицировать, например: «Спроси меня об этом после первой кружки пива». Я снова смотрю на часы, – остается последняя минута, можно уже не ждать, они опоздали, черт, я же просил их прийти сюда, неужели так сложно?

- Не заморачивайся по мелочам… Придут, не придут, какая разница?

Да никакой, абсолютно никакой, и я не заморачиваюсь, но что толку тебе это объяснять, мы же здесь все самые умные собрались, у каждого своя концепция, ты мне не учитель, но и я для тебя мало значу. Просто я не люблю ждать, ненавижу время, которое приходится проводить в вынужденном бездействии; если я еду на красный свет, так это потому, что не хочу стоять, а не из-за большой спешки.

- А вот и они!

Действительно, успели, мы уже собирались уходить, привет, как дела, ну давайте, идем. Если Марина все-таки приедет, что же я ей скажу про Алену? Что я вообще могу сказать? «Это женщина всей моей жизни, которая, к сожалению, таковой никогда не будет». («Кира, они приедут или нет?» - «Откуда мне знать, ты с ними говорил».) Красиво, но чересчур патетично и не совсем правда. «Это девушка, которую я люблю, и она меня тоже любит, но она не хочет меня любить, а я не хочу, чтобы она делала что-то, чего не хочет делать, поэтому веду себя совсем не так, как следовало, если бы я намеревался завоевать ее сердце, а она в моем поведении усматривает лишнее подтверждение своему нежеланию любить меня». Безумно красиво, почти стихи, но, сказать по правде, полная чушь.

- Ну что, как настроение?

- Отлично! Рад, что вы приехали,

Наверное, так: «Это девушка, которая мне очень нравится; у нас с ней есть очень много общего, почти во всем, кроме способа выражать свои чувства, и поэтому мы никак не можем понять друг друга и, видимо, никогда не сможем быть вместе». И тут до меня доходит, что ведь так оно и есть, что эта та причина, та проблема, которой я так долго не видел, которая все объясняет, все ставит на свои места. Так и есть, черт возьми! Кира тем временем рассказывает что-то смешное, всем весело, мне тоже весело, и очень легко, потому что я могу больше не задавать себе вопросов, на которые не знаю ответа.

В клубе еще почти никого нет, программа начнется ближе к вечеру, а сейчас это простой бар. Филл идет к стойке, должен же он проставиться, долго изучает что-то, в конце концов, я не выдерживаю и подхожу к нему.

- Я книги читаю быстрее, чем ты – меню, - кричу я еще издалека, - а книги я читаю, как ты знаешь, ужасно медленно.

- Мы будем что-нибудь есть?

- Давай потом, возьми просто пива, мне светлого, Кире с Серегой…, - я оборачиваюсь к нашему столику, он напротив стойки, под окном, неплохое место, и показываю на пальцах цифру 7. Кирилл согласно кивает, Сергей не понимает меня, потом, поговорив с Кирой, морщится и тоже подходит к бару. – Ну что мы устроили совет в Филях, пиво – это пиво, давайте пить! Короче, решайте сами, нам с Кирой Семерку, а я возвращаюсь обратно.

Вскоре мы сидим вчетвером и потягиваем искрящийся холодный напиток из пластиковых (увы!) стаканов.

- Кто пролил пиво на стол? – спрашивает Филл.

- Неважно, все равно к вечеру он будет засран, - я единственный, кто бывал здесь, да и не только здесь, поэтому позволяю себе несколько покровительственный тон. Постепенно в беседу втягивается вся компания, и реплики теряют личностную окраску.

- А сейчас что, утро?

- Еще не вечер.

- Здесь же, наверное, убирают?

- Да, только девушка как-то боится подходить к нашему столику.

- Ну еще бы, я бы тоже испугался…

- В общем, если мы здесь останемся на ночь, то мы обязательно доживем до того момента, когда стол будет засран, это я вам гарантирую.

- Видимо, когда стол будет засран, это и будет тот момент, до которого мы доживем, - Сергей как всегда, в философском настроении. Хотя шутка получилась корявая, я все-таки не могу ее не отметить, в то время как остальные только пожимают плечами. Дальше следует наш с ним диалог.

- Видишь, только я тебя понимаю.

- Как всегда. Мы и сидим, как обычно, друг напротив друга, - и это действительно так. Серега оглядывается и меняет тему. - Приличное место, народу немного, даже не накурено.

- Но обязательно будет.

- Пока никто не курит.

- Сейчас исправим, - говорю я, залезая в нагрудный карман рубашки.

- А у тебя с собой? Это хорошо, а то здесь очень дорого, - сказать по правде, это странное замечание, по крайней мере, очень нетипичное.

- А ты что, будешь?

- Посмотрим, как пойдет… Буду, под настроение.

Пошло у нас с ним очень по-разному. Вспоминая в последствии эту ночь, я обнаружил, что только три сигареты из моей пачки были выкурены не мной. При этом к утру пачка опустела, и я даже стрельнул пару раз у Ани, но это – потом.

Стаканы быстро пустели, потом наполнялись вновь, и Кира (не любитель пива) перешел на апельсиновый сок, а Филл приложился к коньяку (моя уловка, но черт с ним, в конце концов, я ей уже не пользуюсь, а у него сегодня, можно сказать, бенефис). Самоконтроль ослаб, но не до такой степени, чтобы показывать на нас пальцем, в зале уже было полно народу, в воздухе пахло табаком и толпой, и тут на сцену вышли музыканты. Не сказать, чтобы это случилось вдруг, – выходили они долго и мучительно, по одному, потом уходили, снова возвращались, разворачивали и пробовали свои инструменты, играли какие-то отрывки, не выключая музыки, игравшей в баре, и все это – на протяжении почти часа. Но в девять вечера («Да, ты был прав» – «Ну я же знаю, как это бывает») они, наконец, заиграли.

Музыка была потрясающая, покачивающая и бодрящая, сидеть на месте было сложно. Мы все обернулись к сцене, первые танцоры вышли на площадку, среди них особенно был заметен молодой человек в ослепительно белой рубашке и солнцезащитных очках, он двигался с такой энергией и таким самозабвением, словно все девушки мира следят за его танцем, непрерывно перемещался с одного места на другое, вскидывал руки, прыгал, вертелся, падал спиной на сцену, как на крест, махал музыкантам – в общем, ушел в музыку с головой.

- Это и есть твоя латиноамериканская музыка? – спросил Кира, поскольку я действительно выдавал эту музыку за латиноамериканскую

- Да нет, конечно, как ты все буквально воспринимаешь, я вообще не имел ни малейшего представления о том, что будут играть, кроме названия направления - СКА, которое мне мало что говорит, а вам и подавно. Но должен же я был что-то сказать, вот и брякнул, что первое в голову пришло.

- По крайней мере, мог бы тогда поудачнее что-нибудь придумать, а то ты бы видел кислую Серегину физиономию, когда он услышал слова «Латинская Америка».

Я посмотрел на Серегу, и мне подумалось, что физиономия его с тех пор мало изменилась. На всякий случай я спросил:

- Вам как, нравится?

Можно было и не спрашивать. Конечно, впоследствии все дружно заявили мне, что «музыка была веселая», но в тот момент не было на их лицах ни веселья, ни энтузиазма. Меня поддержал только Филл, что, по сути, было мало утешительно, – он хотел веселиться, все равно, под какую музыку (это относилось и ко мне, но я – совсем другое дело).

- У вас сигаретки не будет? – спросила у Киры очаровательная блондинка.

Он предупредительно указал на меня, я с готовностью предоставил в распоряжение девушки сигареты и зажигалку.

- Осторожнее, - предупредил Кира.

- Там высокое пламя, - пояснил я (регулятор был сломан).

- Не опалите усы, - наставительно добавил Серега, как только девушка отвернулась.

Песни шли одна за другой, меня тянуло танцевать, Но мне хотелось вытащить и остальных, чьи невыразительные лица больше подходили для пивного бара, чем для танцевального клуба. В конце концов, я пошел один, потому что музыка все играла, и в любой момент могла появиться Алена, которая обязательно должна была застать меня в движении, и дело вовсе не в ее отношении ко мне, а просто не хочется, чтобы вечер для нее начался с четырех мужиков за столиком с пивом.

Когда музыканты ушли отдыхать, я вернулся за столик вместе с Филлом, который тоже, видимо, не усидел на месте. Почему ты почему ты почему ты не пришла? Здесь так здорово, такое праздничное веселье, все эмоции так чудесно первобытны, и ты была бы среди этой чистоты чувств самым желанным гостем. Я так хочу тебя увидеть, не потому, что люблю, я даже не уверен, что люблю тебя, сейчас это абсолютно неважно, просто мне приятно смотреть на тебя, на твою улыбку, радоваться вместе с тобой… Но мы по-прежнему сидим вчетвером, пьем, курим (вернее, курю я один), разговариваем о чем-то, как год, и пять, и десять лет тому назад, как будем пить и разговаривать еще через много лет. Может быть, ты дома? Устала, решила не ходить, не захотела провоцировать меня?

- Ребята, я пойду позвоню.

- Я с тобой, - говорит Кира, и мы вместе отправляемся на улицу.

Интересно, кому бы он мог звонить? Я этого так и не узнал, потому что в дверях встретил Алену, веселую, улыбающуюся, с рюкзачком за спиной и свернутым ватманом в руках. Жизнь приобрела новый смысл, надо только не переступить черту, остаться на расстоянии, устраивающем ее, потому что теперь, когда мы, наконец, дождались (мы же все этого ждали, верно?), она становится талисманом этой ночи.

Пока мы возвращались к нашему столику, я пытался придумать представление для знакомства Алены и Филла, но в голову лезла всякая чушь, тем не менее, усаживая ее («стульев больше нет, давайте подвинем стол, кто-нибудь сядет на подоконник» - кем-нибудь оказался я) я проговорил что-то вроде:

- Филл, это Алена, он будет великой художницей, можешь взять у нее автограф, - и в обратную сторону, я знал, что это будет неинтересно, но уже не мог промолчать, как сошедший с ума импресарио, который объявляет номера так, словно он – хозяин сцены, в то время, как публика с нетерпением ждет его ухода за кулисы.

Мы едва успели сделать заказ, как началась вторая часть программы, мы тут же сорвались танцевать, оставив горячее остывать, а пиво – выдыхаться, теперь уже танцевали почти все (кроме Киры) – естественно, глядя на Алену просто нельзя было сидеть, я не понимал, как в зале находятся люди, которые могут равнодушно смотреть на нее, самозабвенно отдающуюся движению и ритму, подпрыгивающую, крутящуюся на месте, вскидывающую вверх руки (так же, как ранее это делал молодой человек в белой рубашке) и улыбающуюся. По ее лицу нельзя было сказать, видит ли она хоть что-нибудь вокруг себя, но ей это было и не нужно, – ее улыбка создавала другую реальность.

Музыка закончилась, на этот раз совсем, все вернулись на свои места. Теперь телефон понадобился Филлу, я решил составить ему компанию, мне хотелось вдохнуть немного свежего воздуха, увидеть дневной свет, выкурить сигарету вне этих стен.

- Алена твоя девушка? – было первое, о чем он спросил меня на улице.

- Нет, она просто мой очень хороший друг, - ответил я, стараясь придать своему голосу равнодушный тон. Воцарилось молчание, и я вдруг понял, что мне придется рассказать ему больше, потому что я должен был кому-то это рассказать, плевать на этику, если я хочу что-то сделать, я это делаю. – Вообще-то я хотел бы видеть ее своей девушкой, но…

- Знакомая ситуация. У меня тоже такое было дважды, один раз я сказал «Прости, прощай», а второй – совсем недавно, я еще не покончил с этим, но меня такие отношения не устраивают.

- «Невозможные отношения»… Помнишь Ричарда Гира в «Красотке»? Там была такая фраза. Мы с ней слишком давно знакомы, мы были вместе, расстались, снова встретились, опять разошлись, и вот теперь все сначала… Каждый раз все заканчивается предложением дружбы. Не тот случай, когда можно попрощаться и выбросить все из головы, Без нее мне делается как-то тускло… Знаешь, за последний месяц я три раза знакомился с симпатичными и интересными девушками, но ни одной не позвонил, потому что сейчас не могу представить себе, как встречаться с кем-то еще.

- Кстати, а как с тем забавным существом, с которым ты познакомился, когда мы вместе ходили в клуб?

- Так же, как с остальными.

- Жаль, - я удивленно посмотрел на Филла. Ни разу не видел, чтобы он выказывал кому-нибудь сочувствие. – Хорошая была девчушка…

Наш разговор прервался, – из клуба прибежал Кирилл с сообщением, что надо либо уходить, либо оставаться на ночь. Мы все втроем повернули назад. Какого черта я все это рассказал Филлу? Проклятье, трепло! Ладно, все равно он через неделю уезжает, а там, глядишь, все забудется… Мы поднимаемся наверх, и тут:

- Жизнь дерьмо, а люди в нем плавают, - произношу я без всякой логики, из чистого озорства, желания встряхнуться перед тем, как снова окунуться в бездумное веселье нашей компании. Вспоминаю стихи:

«Долго ли комедианту сменить амплуа?
Способов больше, чем надобно,
Яду вон полная ампула.
Жребий, монетка, решетка, была - не была…»

Жребий, который надо тянуть каждую минуту, иначе он достанется не тебе, или, вернее, тебе не достанется. Я достаю из кармана рубль, подкидываю и ловлю на ладонь. Монетка лежит гербом вверх, и это абсолютно ничего не значит, потому что мне всегда выпадает «орел», но, все равно, жребий брошен, каждая минута независима от предыдущей, мы совершаем волнообразные движения, ничто не движется по прямой, особенно после полутора литров пива.

Мы же просто друзья, just friends. Боже мой, только не надо все снова, не начинай опять все с конца, тупая двусмысленность, которой я абсолютно не хотел, то-то поскалили бы зубы мои веселые приятели… Все это уже было, было, я видел эту картину со всех сторон и под всеми углами, изнутри, отраженную в зеркале, вверх ногами… Остается спросить себя: «может быть, это ее способ отдаваться?» – потому что у тебя это спрашивать бессмысленно. Что было не так? Собственно, зачем тебе вообще об этом думать, достаточно одного меня, ты могла бы принять все, как есть, но тебе необходимо что-то изобретать, находить объяснение, и «все понятно без слов», когда абсолютно ничего не ясно, как я ненавижу эту фразу!

Наш уход из клуба был скорее похож на паническое бегство, я не успел доесть горячее, Филл бросил свой коньяк, хотя ничто нас не гнало. И тут началась наша долгая ночная прогулка по городу, блуждание по улицам, набережным, проспектам и аллеям, внезапные повороты на 180 градусов и кружение по одним и тем же маршрутам. Алена и Филл бодро шагали впереди, о чем-то болтая, и любой сторонний наблюдатель, безусловно, назвал бы их молодой парой, над которой я немного посмеивался, бредя в унылом молчании арьергарда. Каждый из нас молчал по своей причине, я – потому что так действует на меня ночь, мгновенно вгоняя в меланхолию и задумчивость, Серега – потому что он молчит даже тогда, когда все ждут, что он что-нибудь, наконец, скажет, Кира – потому что не с кем было разговаривать, но в целом молчание было именно унылым. Иногда происходили спонтанные перегруппировки, если приходилось решать, куда пойти дальше:

- Пойдемте к Адмиралтейству, и дальше, к «Медному Всаднику».

У Адмиралтейства я присел на скамейку («Друзья, я устал, давайте отдохнем») и закурил очередную сигарету. Зачем я так много курю, и зачем я курю вообще? Это все из-за книг, мои любимые герои всегда много курят, в детстве это называлось бы «подражание», но теперь я предпочитаю термин «сопереживание». Хотя это ничего не меняет. Я встаю, чтобы выбросить окурок, но мое движение понято неверно, все остальные уходят, мне остается следовать за ними (сидел я один, скамейка слишком грязная, я сел на спинку, на скамейке, как и на подоконнике, я один). Вскоре мы выходим к «Медному Всаднику», и беседа заметно оживает:

- Помните, как мы славно тогда посидели? – спрашивает Филл.

Кира не может помнить, его тогда не было, зато мы с Серегой активно включаемся в эти воспоминания.

- Ну еще бы, - моя ирония, в первую очередь, относится ко мне самому, но спутники этим не удовлетворяются.

- Да ты бы молчал, ты ничего не помнишь…

- Мне уже столько раз об этом рассказывали, что я начал помнить…

- Вот здесь мы лежали…

- …И вы с Сашкой ходили за вином, а потом за водкой…

- …которую вы закусывали крекерами…

- …а потом ты (помнишь?) заявил, что закусывать необязательно, можно занюхивать, но для этого обязательно нужно сразу два крекера…

- …а помнишь, как ты пытался прыгнуть в Неву?

Конечно, помню. Только я вовсе не собирался прыгать, просто хотел посидеть на парапете, свесив ноги на другую сторону, но мне не дали. И я также помню, что было потом, как я, совершенно пьяный, потащил всех в Александровский парк, и как, оказавшись там, ринулся к тебе домой, увлекая остальных за собой, потому что был не в состоянии объяснить, куда и зачем я иду. А ты помнишь, как я остановился на полпути? Как потом пытался выяснить у остальных, не наговорил ли чего лишнего? Забудь, забудь, тебе не нужно этого помнить…

- Друзья мои, мы выходим на Невский, место чудных встреч и удивительных прогулок, - произнес я, ненароком перепутав местами то ли существительные, то ли эпитеты, от чего фраза стала казаться даже более надуманной, чем была на самом деле.

Кира опять отправился звонить, и на этот раз я вдруг понял, кому. Когда он вернулся от уличного телефона к нам, я спросил его:

- Аня?

- Да.

- И что?

- Сейчас идем к ее дому, здесь рядом, она выйдет.

Какая многозначительность в этом диалоге, и пусть остальные думают все, что угодно, пусть фантазируют, им это полезно, но я то знаю, что Аня – просто знакомая, эмигрировавшая несколько лет назад в Америку и приехавшая на неделю в родной город. Дом ее действительно был неподалеку, и, пока Кира поднимался за Аней, мы стояли во дворике напротив Думы, там, где днем выставляют свои работы питерские художники, пытаясь заработать что-то на жизнь. Скоро и для меня наступят дни, когда придется думать о деньгах, и одному Богу известно, откуда я их возьму, поскольку снова устроиться на работу, где придется целыми днями сидеть на одном месте, выполняя одни и те же движения, я не в состоянии, и торговать мне абсолютно нечем.

Филл явно хотел вернуться на дискотеку, хотел танцевать, хотел шума, музыки и пьянящего веселья, которое захватывает с головой. Знакомое состояние; бывают такие дни (вернее, ночи), когда хочется отрываться от действительности, забыв обо всем, и танец становится самым простым способом это сделать, но на этот раз я был совершенно не в том настроении. И я уж наверняка знал, что ни Кира, ни Серега не поддержат подобного желания, поэтому предложил Филлу пойти одному.

- Это будет нормально, - нарочито громко сказал я ему. – В другой раз я бы пошел с тобой, но сейчас мне больше хочется гулять.

Прошло несколько минут, мы все так же стояли в ожидании Кирилла и Ани, обмениваясь редкими ничего не значащими репликами, как вдруг я почувствовал, что воздух вокруг стал другим, словно подул какой-то новый ветер. И достаточно было оглянуться по сторонам, чтобы установить причину этих изменений – Алена собиралась танцевать вместе с Филлом, у вечеринки появилось новое продолжение. Стоит ли говорить о том, что прогулки сразу потеряли для меня свою привлекательность! Это не была ревность, я слишком хорошо знал Алену, чтобы ревновать ее к кому бы то ни было, тем более, к Филлу, которого я знал не хуже. Просто я очень ценил эти редкие минуты и часы, которые мог провести рядом с ней, возле нее, где-то в сфере ее притяжения, и вот теперь у меня их воровали с совершенно неожиданной ловкостью. Менять что-либо было бессмысленно, заявить «тогда я пойду с вами» означало признать свою полную беспомощность; я не собирался следовать за Аленой, как тень, поскольку это раздражало и ее и меня. В конце концов, я умею игнорировать неудачи, надо просто посмотреть на это дело с другой стороны, сказать себе: «Какая чудесная ночь!», порадоваться за них, идущих танцевать, за себя, гуляющего по ночному городу, удивиться полноте жизни…

- Солнце зашло, - произнес я с максимально неопределенной интонацией, когда мы остались вчетвером: без Филла и Алены, но с Аней. Нет смысла пояснять мои слова, но я и не собираюсь, я просто бросаю в воду камешек, чтобы посмотреть на расходящиеся круги. Однако вода остается абсолютно спокойной, не раздается ни звука, им лень докапываться, к чему я это сказал.

Аня берет инициативу в свои руки:

- Ну что? Мы можем пойти смотреть на мосты, или на стриптиз, или зайти ко мне в гости и выпить кофе с ликером…

- Ух ты! Солнце опять восходит, я, кажется, ничего не потерял, - радостно заявляю я в ответ. – Конечно, пойдемте в гости, но сначала посмотрим на мосты, тебе стоит посмотреть, как их разводят, - словно раньше она этого никогда не видела.

По дороге завязывается оживленная беседа, в основном между мной и Аней, хотя инициатором является Кира:

- Вы ведь, формально, знакомы…

Действительно, оказывается, много лет назад мы вместе учились танцу, однако я был на год младше и танцевал не слишком блестяще, поэтому общаться нам практически не приходилось. Нам удается вспомнить множество общих знакомых, но не друг друга («а помнишь Юлю Блинову» «да, она хорошо танцевала» «хм, я танцевала лучше» «видимо, слишком хорошо»). Мы не успеваем к мостам, они уже десять минут, как разведены, но мне это абсолютно безразлично, я рад новому знакомству, я говорю почти не замолкая, перебивая Киру, настойчиво рассказывая какие-то истории даже тогда, когда собеседники совершенно не хотят их слушать.

- А Мишу Пикуля ты помнишь?

- Конечно, уж его-то я помню прекрасно, была у нас целая история…

Меня перебивает Кира, но я, едва дав ему договорить, опять встреваю в разговор.

- А у вас есть хорошие магазины классической музыки? Мне нужно одно единственное произведение, которое здесь не найти.

- Обычно я покупаю классику именно в России. А что за произведение? Ты увлекаешься музыкой?

- Вообще-то, я ни черта не понимаю в классике, пожалуй, единственное, что мне действительно нравится, это «Картинки с выставки», хотя даже их я предпочитаю в обработке ELP.

- Странно, - отвечает Аня, и голос ее действительно звучит странно. – Мне они совершенно не нравятся. Ни одна картинка.

Хорошая реплика, но я понимаю, что здесь Аня просто показывает мне мое отражение, и, следовательно, нет смысла ввязываться в лингвистические игры с самим собой.

- Боже, ты совсем седой! Ты что, много нервничаешь? - Аня разглядела цвет моих волос в свете фонаря. Ее слова были явным преувеличением, но к этому я привык.

- Нет. Это от неразделенной любви к жизни. В том смысле, что я ее люблю, а она меня все больше ключом бьет, причем, зараза, норовит попасть по голове. А что, так заметно? Ладно, покрашусь в блондина…

Вскоре мы уже сидели на кухне ее квартиры, и, пока все молчали, наслаждаясь отдыхом, я говорил что-то о том, как мне всегда хотелось побывать в жилом доме на Невском проспекте, и как прекрасно жить в самом центре города. Аня накрывала на стол, сопровождая этот процесс абсолютно немыслимым количеством вопросов, словно все, что она делала, имеет для нас огромное значение. Она выясняла, кто-то будет пить, кофе или чай, водку или Мартини, с соком или без, с апельсиновым или с ананасовым, нужны ли блюдца для пирожных, и так далее, до бесконечности. Мы иногда отвечали, иногда отшучивались.

- Я буду кофе.

- Только у меня растворимого нет, придется варить.

- Это здорово, мне гораздо больше нравится настоящий, хорошо сваренный кофе.

Аня недоверчиво смотрит на меня, потом поворачивается к Кире:

- Он правду говорит? Или шутит? Почему-то, когда он говорит, мне все время кажется, что он иронизирует.

- Я абсолютно серьезен, - отвечаю я за Киру.

Еще более недоверчивый взгляд, и Кириллу приходится вступиться за меня. Для меня остается полной загадкой, чем я обязан такому отношению к себе, но подобные сцены повторяются еще несколько раз.

Мы снова встречаемся с Аленой и Филлом в четыре часа ночи в условленном месте, и дальше веселье начинает убывать, постепенно превращаясь в привычку. У меня даже появляется желание уехать домой, но я не хочу быть неправильно понятым, поэтому остаюсь. Делимся впечатлениями, слоняемся по городу в поисках развлечений, заходим в круглосуточное бистро, снова гуляем. Начинает светать. Провожаем домой сначала Аню – на Невский, потом Алену – на Петроградскую сторону, по Садовой, мимо Марсова поля.

- Я устала, - говорит мне Алена, - ноги болят, кажется, до дома не дойду.

Мы идем вместе, впервые за всю ночь я действительно чувствую, что мы вместе, и от этого мне хорошо.

- Осталось совсем немного, потерпи.

- Может быть, мне взять машину? У меня еще остались твои деньги, и я действительно очень устала.

- Хорошо, дойдем до моста, и там ты поймаешь кого-нибудь.

- Посмотри, какое красивое небо! Скоро восход.

- Да, мне здесь вообще нравится. Я, наверное, вернусь сюда, когда мы проводим тебя домой, посижу с книгой…

- Ну, да! Представляю себе!

Мы выходим на набережную, остальные ушли немного вперед, и я окликом останавливаю их.

- Алена хочет поймать машину.

- Ты нас покидаешь?

- Да, я еле иду…

Я собираю ее вещи. Все начинают прощаться, и мне приходится объяснять, что я не поеду вместе с ней. Удивление, «мы подождем тебя здесь», «я никуда не иду», «даже до машины?», опять удивление, и тут выясняется, что у Алены трое провожатых. Та же странная ситуация, и опять что-то не дало мне поменять принятого решения. Я оставался один.

Мы попрощались с ребятами, как уже много раз прощались, с некоторым отчуждением, вызываемым моим внезапным уходом. Завтра они будут звонить, спрашивать «ну как?», говорить мне, что под утро я совсем скис, хотя я в этот момент единственный был в состоянии радоваться жизни, чему-то новому, вместо того, чтобы устраивать похоронную процессию нашей вечеринке. Оставалась Алена, я посмотрел на нее, стараясь, чтобы взгляд мой не выражал ничего, кроме, или даже совсем ничего; брови были сдвинуты, в глазах недовольство, вся фигура как-то повернута ко мне, словно она уже уходит, оставляя меня позади.

- Клоун.

- Что? – я опешил.

- Пока, говорю! – Алена весело рассмеялась, как никто больше не умеет смеяться, над моим видом, потому что и в первый раз она, естественно, сказала «пока!», но поди разбери после такой ночи, кто что говорит, особенно, когда у тебя есть свое мнение на этот счет. Мы направились в противоположные стороны.

Я сидел на грязной старой скамейке, было прохладно, но прохлада меня, в конце концов, даже радовала, пели птицы (в их числе, к моему великому сожалению, были и вороны), а золотая полоска над деревьями постепенно блекла среди туч, которые собирались прямо из воздуха. Рассвет превращался в миф, и вскоре пара, сидевшая неподалеку, поднялась и ушла, стрельнув у меня зажигалку в предельно вежливой форме. Я раскрыл книгу.

Трудное чтение, с которым я не всегда справлялся и на свежую голову, теперь мне совсем не давалось; почти каждый абзац приходилось перечитывать по два-три раза, потому что мой цитирующий ум цеплялся за любое слово, связывая его с событиями прошедшей ночи. «К черту воспоминания, – подумал я, - либо я смогу читать нормально, либо я ухожу домой». Борьба с воспоминаниями – мой пунктик, слишком сильно я в детстве переживал все, что случалось, слишком часто я не спал по две ночи подряд, без конца проигрывая в голове один и тот же крохотный эпизод, где какой-нибудь неловкий жест или неуместное слово вызывали мою досаду («Оттого, наверное, и седой»). Теперь я умею помнить только то, что хочу, это несложно, но вы попробуйте не вспоминать о только что полученном удовольствии, когда каждую минуту вас к этому подталкивают извне!

Эксперимент, это был эксперимент. Я углублялся в дебри чужой культуры и чувствовал, как блекнет действительность; ненужные ссылки все равно выплывали, но я уже смотрел на них с другой стороны, теперь моя жизнь превращалась в книгу, когда-то мной прочитанную, из которой я почерпнул еще немного цитат для своей коллекции. Потому что каждый роман и каждый рассказ, которые я читаю, становятся моим домом, моим местом обитания, и я так и бродяжничаю от одной книги к другой, возможно, поэтому я и не вижу смысла в постоянстве, в существовании какой-то цели, в планах на будущее, поэтому у меня дома такой бардак, поэтому я ломаю все, что мне удается построить. Надо очень хорошо понимать, что жизнь – это игра, чтобы начать относиться к ней серьезно.

Если чтение подобно подъему на горную вершину, то следующий за ним возврат к реальности похож на стремительное падение вниз. Я очнулся внезапно, на середине фразы, вдруг осознав, кто я и где нахожусь; мне было отчаянно холодно, я почти дрожал, солнце так и не показалось, с Невы дул мокрый ветер, а весь пейзаж в целом можно было бы назвать «Октябрьский вечер». Закрыв книгу, я отправился на мост, по которому недавно ушли мои друзья. Ходьба быстро согрела меня, и мои мысли снова стали кружить где-то чуть выше моей головы, видимо, в том пространстве, которое называется «небо». Значит, так тоже можно, можно забывать почти мгновенно, почти так же быстро, как потом вспомнишь забытое, можно уподобиться стихии, у которой нет ни прошлого, ни будущего, не ждать ничего и, одновременно, быть готовым ко всему, не знать, что произошло с тобой на самом деле, а что тебе приснилось, или что ты выдумал… Я вдруг ясно ощутил, что вся эта ночь, частичка моего прошлого, больше не принадлежит мне, не относится к моим воспоминаниям, переходит в ведение библиотеки, а принадлежит мне только одно – начинающийся новый день, огромный и постепенно светлеющий, в котором я бреду по утреннему городу, глядя вдаль и улыбаясь. Луч солнца скользнул по моей руке, я поднял голову к небу и почувствовал, что теряю сознание.